АЛЕКСАНДР БЕЛИНСКИЙ

ХРАМ ДОВОЕННОГО ДЕТСТВА

ИЗ КНИГИ "НЕДОСКАЗАННОЕ"

Пятьдесят семь лет назад я видел тюзовские спектакли. Пятьдесят семь! Нынешнее поколение не может даже представить себе, что значил ТЮЗ для довоенных школьников Ленинграда. Старый ТЮЗ на Моховой, руководимый патриархом Брянцевым, Новый - на Желябова (теперь Большой Конюшенной), потом на проспекте Нахимсона (теперь Владимирском)... Это были театральные "храмы", да, да, храмы нашего довоенного детства и отрочества. До юности большинство из нас не дожили.

Вывезенный из блокадного Ленинграда, я оказался в Москве. В 16 лет экстерном закончил школу и рискнул поступать в ГИТИС на режиссерский факультет. Меня, конечно, не приняли по возрасту. (К слову, Анатолия Эфроса приняли. Он был постарше меня и, как позже выяснилось, поспособнее.) А вот на театроведческий факультет меня взяли. Уж больно много прочел ленинградский "вундеркинд", помешавшийся на театре с шести лет, когда увидел "Зеленую птичку" Гоцци в постановке Зона в Театре юных зрителей.

Семинары на первом курсе вел Павел Александрович Марков. Соратник Станиславского и Немировича-Данченко, завлит МХАТа, в то время худрук музыкального театра. Единственный театровед, имевший при жизни полное собрание сочинений. Курс наш был очень сильный, его закончили Инна Соловьева, Елена Полякова, Стелла Жданова и другие нынешние доктора и кандидаты искусствоведения. Михаил Дотлибов, Марианна Тер-Захарова и я после окончания войны перешли на режиссерский факультет.

Курсовой работой моей на первом же курсе были воспоминания о Новом ТЮЗе. Я ни на минуту не предполагал, что, вернувшись в родной город, стану учеником Зона и по его классу закончу режиссерский факультет. Светлой памяти моего мастера я без всяких изменений посвящаю эти "Воспоминания" 16-летнего юнца.

Я с самого образования Нового ТЮЗа (то есть с семи лет!) был ярым приверженцем этого театра и не признавал ни одного спектакля Старого ТЮЗа, хотя, повзрослев, с большим удовольствием вспоминаю и "Кота в сапогах", и "Василису Прекрасную".

Единственным спектаклем Нового ТЮЗа, виденным мною один раз, являются "Сказки Пушкина". Все остальные спектакли я видел по два, по три раза, а "20 лет спустя" - шесть раз.

Я не перечитывал для того, чтобы написать эти строки, ни одной из пьес, шедших в Новом ТЮЗе, ни одной рецензии. Я пишу только по собственным впечатлениям. Поэтому-то я и назвал свою статью "Воспоминаниями о Новом ТЮЗе". Хотя, может быть, и смешно писать какие бы то ни было воспоминания в 16 лет.

Новый ТЮЗ никогда не был чисто детским театром. Насколько я помню, взрослые всегда составляли не менее трети зрительного зала. Новый ТЮЗ любили старшеклассники и студенты, которые с одинаковым удовольствием ходили как на "20 лет спустя", "Сон в летнюю ночь", "Бориса Годунова", так и на "Снежную королеву" и "Голубое и розовое".

Александра Бруштейн, Евгений Шварц, Т. Дэль (актер ТЮЗа Любашевский) писали специально для Нового ТЮЗа, и только потом их начинали ставить в других театрах страны.

Быт старой гимназии в "Голубом и розовом", эпизоды в тылу у белых в "Музыкантской команде", "Сказки Пушкина", вдохновенная поэтическая фантазия "Снежной королевы", "Борис Годунов", советская школа в "Диме и Ваве" и т. д. - при всем многообразии тематики эти спектакли принадлежали одному театру.

Во всех спектаклях Нового ТЮЗа всегда была подлинная стройность ансамбля. Здесь не было больших и маленьких актеров. Елизавета Уварова, может быть, самая талантливая актриса театра, в "Сказках Пушкина" играла крохотную роль бесенка. Лев Колесов, исполнявший Бориса Годунова, в тех же "Сказках Пушкина" играл старого беса. Это не значит, что актеры были обезличены.

Уварова, Блинов, Чирков, Федор Никитин, Колесов, Кадочников, Деливрон - все это были люди яркой индивидуальности, но они как бы ассимилировались в театре. Трудно ответить на вопрос: кто был ведущим актером Нового ТЮЗа. Память сохраняет спектакли, а не отдельных персонажей.

Второе, что, мне кажется, было свойственно почти всем работам Нового ТЮЗа, - четкость формы. Может быть, этим и объясняется то, что спектакли так хорошо запоминались.

В Новом ТЮЗе я не любил только "Сказки Пушкина". Только когда я увидел "Принцессу Турандот", познакомился по книгам с творчеством Вахтангова, то понял, что "Сказки Пушкина" - едва ли не самый талантливый спектакль Зона. В нем была какая-то грациозная, чуть ироничная условность, как в вахтанговской "Турандот". "Сказки Пушкина" были поставлены как игра гусляров, которые "показывали" образы сказки. Ни одной строчки из пушкинских стихов не было выкинуто. Все актеры говорили о своих образах в третьем лице. Только в "Сказке о мертвой царевне" был введен своеобразный слуга просцениума - дряхлый дед-сказочник. Между прочим, эта сказка мне запомнилась лучше всего, особенно замечательно сделанное зеркальце, которое играла Спасская, внешне очень похоже загримированная под злую царицу (Замятина). Актрисы, держась с разных сторон за ручку зеркальца, в едином ритме двигались под музыку, что создавало иллюзию зеркального отражения. В "Сказке о попе и его работнике Балде" почему-то лучше всего запомнились не Чирков-поп и Блинов-Балда, а очень остроумно сделанное море и бес с бесенком (Колесов и Уварова).

Вообще "Сказки Пушкина" были спектаклем или для взрослых, которые могли оценить всю прелесть спектакля, или для самых маленьких, которые верили в игру как таковую. Мы же, школьники, воспитанные на реализме "Третьей версты", "Голубого и розового" и т. п., уходили после "Сказок Пушкина" (или "Тома Сойера" в старом ТЮЗе) с таким чувством, словно над нами посмеялись.

Девочки всегда называли "Голубое и розовое" "обаятельным спектаклем". Некоторые воспринимали его так же, как романы Лидии Чарской. Мальчикам, любившим этот спектакль не меньше девочек, больше нравилась сцена в "Лечебнице кукол" и финал спектакля. По актерскому уровню это был самый сильный спектакль Нового ТЮЗа. Уварова - во всех своих ролях - несколько эксцентрична. Я до сих пор помню ее походку в "Голубом и розовом", где она играла роль классной наставницы Мопси. Маленькая, сгорбленная, жалкая, она, как крыса Шушара из киплинговского "Рикки-Тикки-Тави", словно боялась выйти на середину комнаты и бочком пробиралась около стены. Ее можно было одновременно и жалеть и ненавидеть. Любашевский был исключительно трогательный "нянька", швейцар гимназии. Женя Шаврова Волковой была внешне грубовата, но на редкость добра и отзывчива. Вообще нигде так не умели играть детей и подростков, как в Новом ТЮЗе. Здесь не было никакой слащавости, никакого сюсюканья. Детские образы игрались так же серьезно и вдумчиво, как и образы взрослых.

В "Третьей версте" Д. Дэля, спектакле, который я видел третьим в Новом ТЮЗе, была, по-моему, занята вся труппа театра. Это был один из лучших спектаклей о гражданской войне на ленинградской сцене. Действие происходило в Царском Селе в восемнадцатом году. Большевики-агитаторы приезжают агитировать казаков и солдат царскосельского гарнизона не выступать против восставших. Чирков играл старого солдата Власова. После Максима в кино это было, по-моему, лучшее создание Чиркова. В роли была развернутая тема того мужичка, продававшего картошку, которого он сыграл в "Чапаеве". Только здесь этот мужичок был в солдатской шинели. Это был типично русский, "от земли" мужик, очень умный, с хорошим юмором. Наверное, Власов из "Третьей версты" был предком погодинского Шадрина.

Почему-то исполнителей двух других главных ролей - Блинова-казака и Федора Никитина-капитана - я почти не помню. Зато как сейчас вижу три, в сущности, эпизодические роли: Колесов - генерал, Деливрон - его жена и Волкова - домработница Маша. Колесов играл смертельно уставшего человека, который, несмотря на эту усталость, сохранил непримиримую ненависть к нижним чинам. Деливрон была барыней до мозга костей и, как во всех своих ролях, чрезвычайно женственна и обаятельна. Маша из "Третьей версты" - один из многочисленных вариантов "простых девушек". Роль, собственно говоря, никакая. Основная реплика Волковой в этой крошечной по существу роли: "Я - Маша". Так она отвечает, когда ее зовут. И вот на этой реплике Волкова строила весь образ Маши.

Вспоминаются декорации "Третьей версты": первой картины - Царское Село зимой и солдаты, греющиеся у костра, и третьего действия - раззолоченная дворцовая зала, превращенная в солдатскую казарму.

Из трех других постановок пьес Дэля в Новом ТЮЗе хочется отметить "Музыкантскую команду". Все исполнители сами играли на духовых инструментах, что вызывало у нас - школьников - дикий восторг и полностью заставляло забывать, что мы находимся в театре. (Сейчас мне бы это, может быть, не понравилось, но тогда доставляло огромное удовольствие.) Спектакль шел исключительно напряженно и в кульминационной сцене - расстрела пленного большевика - вызывал в зрительном зале такую бурю, которую мне ни до, ни после этого никогда не приходилось встречать.

Насколько сравнительно цельное впечатление у меня сохранилось о всех тюзовских спектаклях, вне зависимости от их качества, настолько смутно и урывками помню я "Бориса Годунова". Может быть, это объясняется тем, что я видел этот спектакль в неудачном составе (самозванца играл не Дудников и не Чирков, а Емельянов). Я не помню ни Любашевского-Шуйского, ни Емельянова-самозванца, ни даже Колесова-Бориса. Впрочем, я помню последний монолог, который производил сильное впечатление и был чуть ли не кульминационным моментом спектакля. Хорошо помню сцену польского бала, поставленную темпераментно, с замечательными танцами. Эти танцы всегда сопровождали такие аплодисменты зрительного зала, что долго не удавалось начать следующую сцену. Помню также, что в "Борисе Годунове" из-за нехватки актеров в труппе многим и, в частности, Ускову приходилось играть по две, по три роли. Вот и все, что сохранила память о тюзовском "Борисе Годунове". Я не могу сейчас дать никакой оценки этому спектаклю, думаю только, что в "Годунове" не было обычной для Зона четкости формы.

Со "Сном в летнюю ночь" мне немножко не повезло. Этот спектакль был поставлен силами студентов-выпускников ленинградского театрального института мастерской Б. В. Зона. Я видел его в этом исполнении два раза. Спектакль шел под музыку Мендельсона. Очень изящный Пэк в чудесном исполнении Таратуты обращался непосредственно к зрителям. Лизандр и Деметрий искали друг друга, разделенные занавесом из тюля. Основа, превращаясь в осла, просто надевал себе на лицо ослиную маску. Все студенты играли ровно, с большим увлечением. Только Таратута выделялась какой-то особой грацией. К сожалению, мне не удалось увидеть "Сон в летнюю ночь", когда в спектакль были введены актеры театра, что, наверно, делало его несколько другим, но в исполнении студийцев это был один из лучших тюзовских спектаклей.

Ленинградский спектакль "Снежная королева" был весь какой-то "окрыленный". С первых таинственных слов Сказочника-Кадочникова: "Снип-снап-снурре..." мы переносились в мир сказки. И это не нарушалось непосредственным обращением Сказочника к зрителю. Кадочников - актер редкого сценического обаяния. Я был совершенно влюблен в его героя. До сих пор, перечитывая сказки Андерсона, я представляю себе самого Андерсена таким, каким играл Сказочника Кадочников, - молодого человека, очень нескладного, но вдохновенного фантазера, с горячим сердцем.

По контрасту с ним - Советник в замечательном исполнении Федора Никитина. Весь в черном, высокий, худой, с резкими, порывистыми движениями, с таким же резким сухим голосом, Советник производил впечатление не человека, а автомата. От него веяло холодом.

Снежная королева - Деливрон - была какой-то неземной. Сказочно холодная красота у нее сочеталась с королевской надменностью и величественностью. Деливрон была чудесной артисткой на роли аристократок, благородных дам. И в ее исполнении и в исполнении Спасской в Кее все же было очень мало мальчишеского, и все поклонники Нового ТЮЗа очень жалели, что Кея не сыграла Волкова.

У Герды-Красиньковой хороши были монолог "... Вот теперь я знаю, что такое одна" и сцена с замерзшим Кеем, но в целом она была слишком травести.

Какая чудесная маленькая разбойница была Уварова! За ее очаровательной грубостью прятались жалость и участие к Герде. Даже Беюл (кажется, единственная актриса Нового ТЮЗа, которую я не любил) отлично играла грубую, мужеподобную атаманшу.

Я не буду описывать здесь всего, что было хорошего в этом спектакле, хотя мог бы это сделать очень подробно, ибо тщательно копировал весь спектакль, когда ставил "Снежную королеву" в школьном драмкружке и играл Сказочника. Главное - спектакль был настоящей сказкой. Кажется, нигде мы так не возмущались длиной антрактов, как в "Снежной королеве". Мой товарищ (ныне также студент театрального института) смотрел "Снежную королеву" много раз подряд, не пропуская ни одного спектакля со дня премьеры и до закрытия сезона, и говорил, что после каждого спектакля ему хочется идти снова. "Снежная королева" был действительно таким спектаклем, после которого люди, даже самые черствые, начинали мечтать и фантазировать, становились такими же Сказочниками, как главный герой.

Последний спектакль, на котором я остановлюсь, пьеса "20 лет спустя" Михаила Светлова. Впечатление от "20 лет спустя" относится у меня к числу тех, которых бывает очень немного в жизни человека. "Турандот", "Дни Турбиных", "Чайка", "Нитуш" - вот и все, что по силе впечатления можно сравнить с "20 лет спустя".

Это была поэма о молодости. Это был гимн юношам и девушкам 20-х годов. В спектакле была романтика Гюго и темперамент Дюма. Если сравнивать пьесу с какими-то литературными произведениями, то прежде всего вспоминается не "Три мушкетера" Дюма, а "Овод" Войнич.

Героизм в "20 лет спустя" переплетался с самой нежной лирикой. Это была песня о любви, дружбе, мужестве, героизме. Весь спектакль был чистым, светлым и юношески романтичным. Действие развертывалось как воспоминание одного из героев-комсомольцев 20-х годов, ставшего писателем и вспоминающего события, происходившие 20 лет тому назад. В начале и в конце каждой картины вся сцена как бы заволакивалась дымкой, и только сбоку у кулисы за столом с лампой под зеленым абажуром сидел писатель и читал стихи о героических днях 20-х. Особенно хорош был конец спектакля: группа комсомольцев на холме у пулемета вырисовывалась как панорама за прозрачным занавесом, а налево писатель, наш современник, на авансцене говорил о них последние слова. В этом спектакле действительно "здоровались два поколения".

И вот 1945 год. Я студент этого самого Бориса Вольфовича Зона, создателя и руководителя моего любимого Нового ТЮЗа. Театр закрывают. Последний спектакль в доме культуры Первой пятилетки. "Тартюф". Плохой спектакль. Задумывался он, как потом рассказывал мне мастер, для Кадочникова-Тартюфа и Блинова-Оргона. Первый ушел в кино, второй артист, как утверждал Зон, варламовского таланта, умер в Алма-Ате.

Новый ТЮЗ прожил ровно десять лет. А ведь готовилась премьера "Тристана и Изольды", написанной специально для Зона. Алигер и Берггольц отдали пьесы в самый знаменитый довоенный театр города. В чем же дело? Компания борьбы с космополитами еще не началась. Зон получил Новый театр, где поставил свой единственный удачный послевоенный спектакль "Хождение по мукам". Через сезон он был снят недовольной труппой.

М. Григорьев. Эскиз декорации к спектаклю
"Борис Годунов". Новый ТЮЗ. Из фондов
Музея театрального и музыкального искусства

Я не могу судить объективно. Зон - мой учитель и, действительно, выдающийся театральный педагог. Но вот вышла удивительная книга нашего волшебного сказочника Евгения Шварца под названием "Телефонная книга". Откройте ее на букву "З" - Зон, и вам многое станет ясным. Я же умолкаю. Кроме благодарственных слов своему учителю и созданному им театру мне нечего сказать.